Государственная целостность России сама по себе не представляла для большевиков никакой ценности, равно как и понятие российской государственности, поскольку предполагалось, что скоро весь мир превратится в единую советскую республику или союз таковых. Более того, им эти понятия были прямо враждебны, потому что противоречили идее мировой революции. И даже после того, как стало понятно, что она сорвалась, а всемирное торжество коммунизма откладывается, — как территориальное устройство, так и национальная политика СССР продолжали сохраняться и развиваться в том же русле, поскольку победа коммунизма в мировом масштаба хоть и была отложена, но не отменена, и до самого конца смысл существования советского государства заключался в реализации дела коммунистической партии, т. е. этой самой победы.

Термин «советская империя» (охотно подхватываемое современными сталинистами со знаком «плюс») появился как выражение неприязни некоторых внешних сил и стран и особенно окраинных националистов к империи Российской, между которыми они подчеркнуто не делают различия. Действительно, с точки зрения интересов этих сил абсолютно всё равно, как называется соседняя большая держава (что СССР, что Россия, да хоть Евразийская Орда) и как власть на её территории соотносится с предшествующей, коль скоро в любом случае с ней приходится иметь дело, конфликтовать по поводу одних и тех же территорий, ресурсов и др. Им проще и идеологически выгоднее вовсе над этим не задумываться, почему тезис «Да не было и нет никакого коммунизма, все что было и есть — одна и та же Россия!» был так популярен.
Но с точки зрения российской государственности дело обстоит противоположным образом, потому что именно большевики осуществили то самое, что представители национально-государственной мысли императорской России считали главной задачей противостоящих российскому государству внешних и внутренних сил. Они констатировали, что с тех пор, как Россия в XVIII–XIX вв. вышла к свои естественным границам, превратившись в великую державу, перед теми, кто стремился лишить Россию этого статуса и оттеснить на обочину исторического процесса, всегда стояла двуединая задача: подорвать положение в стране цементирующего её основного этноса и расчленить страну на несколько десятков мелких государств по национальному признаку, способных при благоприятных обстоятельствах отложиться от нее. Разжигание окраинного национализма и провоцирование сепаратистских настроений всегда представлялись вернейшим средством ослабления России и ликвидации её как влиятельного субъекта мировой политики и крупными русскими мыслителями достаточно единодушно осуждались.
О стремлении подорвать могущество России путем ослабления консолидирующей роли русского народа вполне отчетливо говорил Н.Я. Данилевский: «С такой точки зрения становится понятным сочувствие и стремление ко всему, что клонится к ослаблению русского начала по окраинам России — к обособлению (даже насильственному) разных краев, в которых кроме русского существуют какие бы то ни было инородческие элементы, — к покровительству, к усилению (даже искусственному) этих элементов и к доставлению им привилегированного положения в ущерб русскому». В.С. Соловьев, выступавший оппонентом Данилевского по большинству принципиальных мировоззренческих вопросов, был совершенно солидарен с ним в том, что касалось целостности страны: «Исторической работою создалась Россия как единая, независимая и великая держава. Это дело сделанное, никакому вопросу не подлежащее… История народа от начала и до наших дней, знает только о безыскусственном и добровольном обрусении инородцев… настоящие европейцы нередко подвергались добровольному обрусению и даже делались ревностными русскими патриотами… Наш народ дорожит государственным единством и не допустил бы его нарушения. Но он никогда не смешивает государственного единства с национальным». Д.И. Менделеев считал, что «национализм столь естественен, что никогда, ни при каких порядках, «интернационалистами» желаемых, не угаснет, но… малым народцам уже практически необходимо согласиться навсегда с большим, так как в будущем прочно лишь большое и сильное».
Пожалуй, наиболее определенно высказывался по этому поводу М. Н. Катков: «Давно уже пущена в ход одна доктрина, нарочно сочиненная для России и принимающая разные оттенки, смотря по той среде, где она обращается. В силу этого учения, прогресс русского государства требует раздробления его области по-национально на многие чуждые друг другу государства, долженствующие, тем не менее, оставаться в тесной связи между собой… И вот теперь нам говорят, что русская земля через меру обширна, что мы обязаны отречься от нашей истории, признать ее ложью и призраком и принять все зависящие от нас меры, чтоб обратить в ничто великий результат, добытый тяжким трудом стольких поколений… Государство может лишиться какой-либо части своей территории без потрясения своих оснований, и даже без особенного ущерба. Но несравненно серьезнее всякого внешнего отложения было бы для государства внутреннее разложение его территории или его народа. Сепаратизм в смысле отторжения какой-либо части, гораздо менее страшен, нежели сепаратизм в смысле внутреннего расторжения… Нам говорят, что у нас нет и речи о сепаратизме, и в то же время с неслыханною наглостью перебирают одну за другою разные части Русского государства, которые должны стать особым государством, чуждым русскому народу на основании особой национальности, хотя бы для этой цели и пришлось искусственно выделывать годные к тому национальности, и даже употреблять части самого русского народа материалом для таких созданий. Никто не сомневается, что ни одна из окраин русской державы не будет в силах оторваться от нее вооруженным восстанием, никто не опасается раздробления России посредством войны или иноплеменного мятежа. Но опасаться этого нет основания только теперь, пока внутри Русской державы еще не дан полный ход началу разложения, пока еще русский народ не научился отделять себя в своем чувстве от Русской державы, пока еще он не из всех ее окраин выгнан. А когда бы все это могло совершиться, когда бы внутренний сепаратизм окончательно сделал свое дело, тогда и вовсе не потребовалось бы войны для того, чтобы отторгнуть от Русской державы ту или другую часть ее, тогда она распалась бы сама без малейшего толчка со стороны… Могли ли бы Соединенные Штаты при своем федеративном устройстве просуществовать не только шестьдесят лет с блеском и славой, но и шесть лет со всевозможным позором и бесславием, если бы в их недрах, ко всем другим элементам сепаратизма, присоединилась бы слепая страсть разных национальностей? А нам хотят навязать такое устройство, которое было бы именно основано на национальной розни… Система самостоятельных государств, в каких бы отношениях ни находились они между собою, представляет собою отрицание государственного единства, а отнюдь не образец тех отношений, в каких могут находиться между собою части одного государственного целого. Сказать, что Россия должна представлять собою подобие человечества, долженствующего состоять из разных наций, организованных в чуждые одно другому государства, как в настоящем человечестве, — не значит ли это сказать, что Русское государство должно прекратить свое существование? Устраивать какое-либо государство так, чтоб оно походило на человечество или на систему государств, как Европа, значит разлагать и разрушать его. Всякая мера, принятая в этом смысле, была бы мерой разрушения. Всякий шаг в этом направлении был бы шагом к разрушению. Нам говорят, что разделение России на чуждые одно другу государства, должно, тем не менее, оставаться делом внутренним и не нарушать единства Русской державы. Превращая Россию в человечество, нас пленяют возвышением верховной власти, долженствующем простираться над этим импровизированным человечеством и соединять его… Совокупность чуждых друг другу государств и единство верховной власти, долженствующей простираться над этим импровизированным человечеством и соединять его… Совокупность чуждых друг другу государств и единство верховной власти, долженствующей простираться над ними и связывать их, есть абсурд, внутреннее противоречие, невозможность. Одно из двух: или верховная власть силой своего существования действительно соединит подвластные ей части и совокупность наций в одну цельную политическую нацию, или же верховная власть, возносясь над совокупностью народов и государств, утратит всякое действительное значение и упразднится как символ, ничего не означающий».
Нетрудно заметить, что большевиками была осуществлена в точности та программа «по-национального» расчленения России, о которой шла речь выше. Следует напомнить, что самозванное Временное правительство не только первых месяцев своего существования, но даже в послеапрельском, крайне левом своем виде, самовольно провозгласив в сентябре 1917 г. Российскую республику, никаких территорий не раздавало и не утрачивало. Да и до тех пор, пока власть не была захвачена большевиками, окраинные националисты вопроса об отделении и не ставили, речь шла только об автономии в пределах России. После же захвата власти большевиками с одной стороны, началось поспешное «бегство» их из России (ибо большевистскую доктрину они охотно одобряли только в части «самоопределения», но никак не во всех других вопросах), а с другой — признание их независимости большевиками (которые в большинстве случаев не имели возможности сразу заменить новосозданные правительства «советскими»). Результатом большевистского переворота была прямая утрата значительных территорий, большая часть которых в дальнейшем уже никогда не входила в состав страны (Польша, Финляндия, Карская область), а также сфер влияния в ряде стран Востока, принадлежавших России по соглашениям с другими европейскими странами. Международные договоренности, касавшиеся геополитических реалий (носившие секретный характер) были большевиками опубликованы и заклеймены как «империалистические». Что было совершенно логично, так как планируемая ими всемирная «империя» нового типа не допускала существования никаких других, почему «империализм» до самого конца СССР оставался основным негативным термином для обозначения внешнего противника.
Решающим актом в деле ликвидации «российского империализма» было уничтожение большевиками самой российской государственности и рассечение страны на искусственные «республики». Эти образования, которые щедро были нарезаны из тела исторической России — «национальные по форме, социалистические по содержанию», должны были служить примером и образцом для всех остальных, долженствующих создаваться по мере продвижения мировой революции. В декларации об образовании СССР прямо говорилось, что «новое союзное государство послужит новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику». Украинская, Белорусская и прочие ССР появились только потому, что следом должны были возникнуть Венгерская, Германская и так далее. Даже в начале 30-х годов, когда стало очевидно, что с мировой революцией придется несколько подождать, советская доктрина исходила из того, что «всякая страна, совершившая социалистическую революцию, входит в СССР».
В свете коммунистической доктрины по этому вопросу, средоточием зла и основным предметом ненависти Ульянова (Ленина) и его последователей закономерно выступал «русский великодержавный шовинизм», искоренение которого (и предотвращение возможности возрождения в будущем) под предлогом защиты «российских инородцев» от «истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника», составило главное содержание «ленинской национальной политики». Боязнь утонуть «в море шовинистической великорусской швали» диктовала и необходимость поставить все нерусские элементы в привилегированное положение по сравнению с русским. Как писал Ленин: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».
Введенное большевиками территориальное устройство поэтому призвано было также решить и вторую задачу: не допустить при любой неблагоприятной для компартии ситуации возрождения на этой территории подобия того, чем была Российская Империя — мощного единого государства с ведущей ролью русского этноса. На протяжении 1920–1930-х годов вычленялись все новые и новые «государства», причем с постоянной тенденцией к повышению их статуса (большинство новых «союзных республик», появившихся в это время, образовано из «автономий» РСФСР (например, Киргизия была автономной областью, затем — республикой, и в 1936 г. стала «союзной республикой»). Если окраины были вовсе отрезаны от того, что стало именоваться РСФСР, в качестве равных ей «союзных республик», то и сама РСФСР представляла собой конгломерат этнических «автономий» разного статуса, учреждавшихся при наличии хотя бы нескольких процентов нерусского населения и именовавшихся по «титульной» нации. Сами русские из этого процесса, естественно исключались, поскольку при применении к ним тех же критериев, что и к другим этносам (менее 8–10% они на любых территориях они не составляли) всю территорию страны пришлось бы объявить «русской автономией».
Это почему-то именовалось «федерацией». Но если построение СССР хотя бы формально соответствовало термину «федерализм» — он был представлен в виде объединения равноправных национальных республик (анекдотичным образом на порядок отличающихся по размерам, при том, что одна из них, как ее ни урезали, все равно была больше всех остальных вместе взятых), то уж применение этого термина к РСФСР вовсе несуразно и было вызвано единственно стремлением утеснить государствообразующую нацию вопреки ее объективной роли в стране и как можно больше морально принизить «народ-держиморду». Федерация, как-никак, есть объединение равноправных образований, но РСФСР таковым не была. Внутри нее был нарезан ряд национальных «автономий» — республик и округов, но все остальное пространство не представляло собой особой, «равной» с ними единицы (каким была сама РСФСР в СССР) — одной или нескольких русских «автономий». Факт наличия в составе страны территорий с разным статусом никакого отношения к «федеративности» не имеет.
Исторически федерализм есть форма объединения возникших независимо друг от друга независимых государств, имеющих как правило, этнически или культурно родственное население (так объединялись швейцарские кантоны и североамериканские штаты). Только в этом случае федеративное устройство государства сколько-нибудь естественно и оправданно. Федеративное объединение этнически разных образований, да еще проводимое специально по этническому принципу с точки зрения государственного строительства абсолютно противоестественно, поскольку воплощает прямо противоположную идею — не объединение, а разъединение частей страны. Такого в нормальных странах никогда и не бывало. Это — специфически коммунистическое изобретение, обусловленное соответствующей идеологией и носящее временный («до победы мировой революции») характер: пока весь мир не будет представлять такую вот федерацию «социалистических республик».
В нормальной жизни, вне господства коммунистической идеологии, такое государство существовать не может, поскольку объективно представляет собой образование, идеально подготовленное к распаду на независимые государства — как это и продемонстрировано участью СССР и СФРЮ. При наличии всех формальных атрибутов суверенитета, самостоятельного госаппарата и преобладания на данной территории «титульной» нации достаточно минимальных амбиций местных элит (которые всегда в наличии), чтобы формальность превратить в реальность. Есть, правда, еще один путь возникновения «федерализма» — когда он навязывается этнически достаточно однородной, но побежденной стране с целью не допустить восстановления ее великодержавных потенций — это случай ФРГ. России, впрочем, тоже (захваченная в 1917 г. сторонниками Интернационала — откровенными врагами русской государственности, страна и не могла не подвергнуться той же участи).
Между тем всякому, хоть сколько-нибудь знакомому с историей России, очевидно, что принцип федерализма глубоко чужд всей истории и самой природе российской государственности. Наше государство всегда строилось из центра, оно и возникло благодаря установлению единой династии, и собирание русских земель (то есть воссоздание единой государственности) после временного распада происходило вокруг единого же центра, а не было объединением равных по статусу государств.
Линия на ущемление русского населения за счет поощрения любых других национальностей проводилась весьма последовательно на всех без исключения этапах существования советского режима, в том числе и в то время, когда у Сталина была в ходу риторика о роли «великого русского народа». Искусственно форсируемый подъем жизненного уровня, экономики и культуры национальных окраин за счет центральных русских областей, бесчисленные льготы и преимущества «националам» в сфере образования, науки и культуры, насаждение управленческих кадров местного происхождения, во много раз превышающее долю соответствующей национальности в населении данного региона — все это равной мере характерно и для 30-х, и для 50-х и для 70-х годов. Результатом стало выращивание на окраинах огромного слоя малограмотной и профессионально недееспособной, но чрезвычайно амбициозной интеллигенции «коренной национальности», которая неминуемо должна была стать движителем сепаратизма. Русское же население окраин превратилось в основном в рабочую силу, поставленную под управление «национальных» чиновников, силу к тому же полностью безгласную из-за безраздельного господства в сфере идеологии и культуры окраин национальных же выдвиженцев. Важнейшую роль играло формирование в головах всех советских поколений, прежде всего русского населения, представления о своей стране не как о тысячелетней державе, исторически складывавшейся вокруг русского центра, а как о совокупности неизвестно откуда взявшихся суверенных государств, которые в 1922 «создали Союз» (из коего имеют право выйти, когда захотят). Это крепко вбитое представление в сочетании с униженным и забитым положением русского этноса, которому все это время внушался комплекс вины перед всеми другими (как бывшего «держиморды» в «тюрьме народов»).
Такая политика в свете идеи «пролетарского интернационализма» была, разумеется, не только совершенно оправданной, но и единственно возможной. Она оказалась и чрезвычайно эффективной. Создание ситуации, когда единственной цементирующей силой и гарантом целостности страны была коммунистическая идеология, и советский режим (и марксистско-ленинскую идеологию) нельзя было тронуть без того, чтобы не разрушить и страну, надежно страховала от возможного нажима русских патриотов-государственников, дорожащих целостностью страны. Собственно, из всех замыслов создателей советского государства именно этот реализовался полностью, подорвав возможность возрождения «Великой России»: как только стал очевиден исторический и экономический тупик, в который страна была заведена тем же самым режимом, благодаря которому оказались внутренне расчленена, заложенная мина замедленного действия взорвалась, оставив от большой страны «международно признанные» обломки. ©